«...
желание вспоминать. И взять реванш за годы тягостного молчания».
Яков
Рахмилевич Самитер
В плену с ноября 1941 г. по
8 марта 1945 г.
Письма.
1998-2001 гг. Нью Йорк.
1
«Упал в ров
за долю секунды до выстрела».
24
июня 1998 г.
Уважаемый г-н
Шнеер Арон, здравствуйте!
Открыл в газете «ЕМ» страницу
со статьей «военнопленные». Человеку, прошедшему этот путь, я бы ничего
не стал подробно рассказывать о тех буднях, а просто сказал бы: «Я был там три с половиной года и все ему
стало бы ясно. Вам же, чтобы объяснить доходчиво, я должен был бы
написать по одной странице в день за
каждый «там» прожитый день.
На
протяжении 53 лет после той напасти много приходилось читать об этом,
но все это писалось не для меня и мне
подобных. Разные заказчики по разному писали и освещали, много было
надуманного, неправдивого и злого. Тем более, что отдельно о
евреях-военнопленных никто и не собирался рассуждать.
Может быть, Вам удастся
правдиво написать, исходя из материалов, полученных от нас. Но я хорошо
знаю, что евреи из СССР, как и русские и другие нации по-советски
ненавидели нас и считали предателями. На своей собственной шкуре
испытал. Женщина-еврейка в приступе злости хотела меня больно уязвить,
сымитировала меня сдающегося добровольно в плен: подняла руки вверх и ,
изображая лошадиный оскал и рык, зашлась хохоча от удовольствия и
радости от своей шутки. Это означало, что я сдался в плен, а,
следовательно, предатель.
Что
ж говорить о чужих и посторонних. И тем не менее, преодолевая
отвратительное от того жуткого периода, свидетельствую: за месяц до
начала войны я был выпущен после 2-х лет учебы из Киевского Военного
училища связи, великолепного учебного заведения. В
нем я получил огромный объем знаний по военной связи и
военному делу, помимо всего, вне программы, получил диплом
военного переводчика с немецкого. До училища я окончил
машино-строительный техникум.
Прибыл
на службу 19 мая 1941 г. в ОБС (отдельный
батальон связи), город Калинин, 69 стрелковая
дивизия 20-й армии. Командир
батальона при знакомстве по прибытии, разглядывая два моих диплома со
сплошными « пятерками», был рад такому пополнению, долго беседовал со
мной и , отпуская, сказал: «Ну, взводным Ванькой я тебя не назначу,
пока будешь в распоряжении нач. штаба».
Войну
встретил 24 июня западнее Минска. Под Витебском и Смоленском мы
попадали в окружение, но кое-как выбирались. Я подружился с капитаном Николаем Клушиным и
старшим лейтенантом Николаем Малаховым. В редкие часы затишья мы
уединялись и «критиковали» бездарных командиров и возмущались
происходящим. К счастью, в нашей троице предателя не обнаружилось. Окружение под Вязьмой в октябре 1941 г. нас
разлучило навеки. Началась паника, все начальство сильно растерялось.
Дважды организовывали ночные прорывы из котла, но безуспешно. Нашей
авиации не было абсолютно. Связь
отсутствовала как вверх, так и вниз. С большими потерями откатились
вглубь котла.
Подходила к концу вторая
неделя окружения. Ночами пробирались (остаток батальона – 250 человек)
на восток лесами и болотами. Похолодало сильно. В
начале 3-й недели однажды утром обнаружилось, что все командиры
сбежали. Начался бунт солдат, оставшихся двоих офицеров, меня и тяжело
раненного младшего лейтенанта, хотели со злости пустить в расход.
Кое-как уладили конфликт. Я возглавил оставшихся. Через пару дней ночью
на привале уснул и сильно отморозил все пальцы ног, простудился.
Однажды в конце ночи я, старшина Андреев и один солдат решили зайти в
поселок возле железнодорожной станции Угра разведать, погреться,
попросить еды. Постучались в крайнюю избу.
Хозяин открыл нам дверь, пустил в дом. Правый
глаз хозяина, которого звали Филя, покрывала черная повязка. Вся семья, жена, две
девочки и он, примерно, лет 35, мужик
крепкий, спали на русской печи. Мы расположились на полу около печи.
Жена дала нам ломоть хлеба и мы мигом его
проглотили. Хозяин сказал,
в поселке немцы, что дать нам в дорогу ничего не может. Мы
распоясались, легли на пол и заснули. Растолкали нас два немца. Видимо,
улучив момент, Филя привел немцев. Нас погнали
в немецкую комендатуру. Моих спутников отделили, меня, офицера,
больного и обмороженного, отвели к раненым офицерам.
Затем на перекладных, от одного населенного пункта до
другого (15-20 км) перевозили на санях в сопровождении 3-4 фрицев и
передавали следующей комендатуре. Обычно это были села побольше, где
находился немецкий больший или меньший гарнизон. По дороге
пристреливали в кювете отставших или доходяг. Это были обычные немцы
вермахта. Кормились за счет добросердечных
селян, которые приходили посмотреть, нет ли своих среди прибывших. Пару
дней ожидали в какой-нибудь большой избе, превращенной в маленький
лагерь. И так до Варшавского шоссе, где до Рославля было примерно 60
км. Теперь нас грузили на попутные
порожние машины с тентом. У них почти все грузовики были
с тентом. Заставляли нас брать в попутный рейс
фельджандармы. В лагере нас встретил совершенно озверелый молодой
человек лет 30-32 в штатском и пьяный. Звали – Саша Шмидт. Говорил,
матерясь, на хорошем московском говоре и на хорошем немецком.
Нас
привели в санчасть. Велели раздеться до пояса и в очереди подходили к
человеку азиатской национальности в белом несвежем халате. В петлицах
гимнастерки зияли метки от двух шпал. Увидев,
после команды: спустить штаны, явное отсутствие крайней плоти, он,
заглядывая в глаза, спрашивал на татрском, примерно на слух:
«амангеельды кельды?» Не получив ответа,
делал знак, и мы, двое из группы, были отставлены в сторону. Остальных,
кого в ревир (санчасть), кого в бараки.
Пришел тот же Шмидт с
солдатом при карабине и вместе отвели в бункер. Это был погреб –
хранилище горюче-мазочных материалов. Отомкнули и толкнули вниз. Сразу
почувствовали трупный запах. В кромешной темноте ничего не разглядеть.
В дальнем левом от входа углу, при скудном свете из щели над дверью,
виднелась солома, лежал труп. Там же и отправляли нужду. Видимо, пришли
за нами через дней 5-6. В течение всех дней не кормили, каждое утро приносили ведро воды наши руские пленные
в сопровождении немца. Они иногда предлагали сухарь или картошку в
обмен на часы, мундштук ит.п. Всего за неделю, думаю, накопилось ( все
подвозили - то группу, то одиночек) человек 40-45. В день вывоза на
расстрел, в полдень открыли двери и фельдфебель с тремя солдатами с
диким воплем и криком: «Лоз, шнель, вайтер, фарфлюхте», - буквально
вбрасывал нас в машину с будкой с
маленьким окошком. Нам велели «нидер» сесть на пол и солдаты
пристроились сзади, держа карабины наготове. Нас было человек 15. Я
один из первых влез в будку, чтобы «там» оказаться одним из последних. Ехали по бездорожью около
часа. Прибыли, дверь открылась и при тех же воплях «шнель-шнель», по
трое выводили вперед машины, которая стояла в 10 метрах от края рва.
Ставили на край и по команде «ахтунг» солдаты вскидывали карабины,
затем по команде «фойер» слышно было «та-та-та». «Технологию» смерти от
попадания пули я к тому времени хорошо изучил, особенно на наших первых
прорывах из окружения. Я упал в ров за долю секунды до выстрела. При
падении я прижался к стенке рва. Выстрелов по рву не было. Трупы были
присыпаны слоем пушистого снега толщиной примерно сантиметров 25. Услышал как отъехала машина. Минут через пятнадцать, наверное, я сделал
проверочное движение животом и плечом. Потом ползком
перебрался на другой край ямы, встал. Поверхность земли была мне по
грудь. Я выбрался на поверхность и пошел на восток напрямую. Прошел
ночью километров 12 и постучался в крайнюю хату села Оселье.
Меня впустили, обогрели, сделали перевязки. Придя немного в себя, я
через неделю, одетый по-крестьянски, на еврея я был совсем не похож,
пустился вновь на восток и опять нарвался на немцев при переходе
железной дороги. Сказал им, что я студент из Киева, прибывший с отрядом копать противотанковые рвы. Назвался Александром Скляренко.
Так звали курсанта, который учился вместе со мной в
училище. Поверили. Я хорошо знал немецкий, немцы с
уважением отнеслись как к интеллигенту и
взяли меня на работу механиком производства, где
немецкий стройбат распиливал лес на пилораме и вывозил пиломатериалы на
склад. Была суровая зима. На этом производстве возле
Спас-Демянска трудилось 100 русских пленных. Это длилось до февраля
1942 г. Затем немцы нас вывезли в г.
Рославль и передали военной пекарне. Мы заготавливали лес, пилили и
кололи его на дрова, топили печи, делали разные работы по
благоустройству.
В
мае 1942 г. на меня показали, что я еврей. Фельфебель этой роты-пекарни
Йозеф Байер сделал все, чтобы отвести от меня навет и спасти мне жизнь. Еще дважды немцы отводили от меня смертельную
опасность. Я попал в Германию. Работал на заводе
Focke-Wulf
в г. Preusisch Eilau и оттуда
сбежал. Добрался до Молодечно в марте 1943 г. Поймали
- и вновь в Германию этапом. Потом было сельское
хозяйство, потом строительная команда по сооружению танковых преград.
8 марта 1945 г. американцы
меня освободили. А потом были «высшие» курсы в лагере у Берия во
Франкфурте-на Одере. И все же ангел-хранитель меня не оставил без
присмотра. Из 800 человек лагеря бывших офицеров во Франкфурте, нас 16
отпустили с богом, как ушедших в запас. Остальные отбыли на стройки
коммунизма в далекие холодные края.
После
войны в военном билете у меня было записано: был в плену у немцев с...
по...
Лишь
после марта 1953 г., когда вечным сном
уснул «Великий вождь», из военного билета эту запись вымарали, но еще
долго, долго в анкетах надо было писать о своей беде, и нач. ОК не раз
упрекал меня в тяжком грехе.
Тяжело
об этом писать.
Мои
родители, брат, сестра, бабушка и много двоюродных братье и сестер и
другой родни- всего 72 человека нашего рода лежат в ямах убитых. Я их
всех помню поименно и страдаю очень часто во сне и наяву.
2
Мой ангел
хранитель вновь оказался немцем.
Вы первый, кто желает еще и
еще узнать обо всем, что со мною и всеми подобными произошло тогда. Что
в мозгах у этих людей. Даже самые близкие мне люди никогда не
интересовались тем, что и как было. Вирус сталинского
недоверия-ненависти был в каждом: брате, жене, детях, всей родне.
Нередко
все эти особи, когда пустяковая причина вызывала трехгрошовый конфликт
и, чтобы все-таки «победить» в нем, другая сторона нередко прибегала к
запрещенному приему «ниже пояса» и выплескивался упрек: «А ты сдался в
плен».
...настроился на написание
ответа-отчета. Это впервые в моей долгой, сложной, интересной и
многострадальной жизни, когда я готовлюсь отвечать на вопросы и не
должен пользоваться заготовленной легендой, хитрить и вилять. Впервые в моей жизни я доброжелательно
востребован...
За
весь советский период моей жизни я чувствовал себя в обществе, в родне
и т.п. под углом зрения, как изменник родины, предатель и враг народа.
В редчайших случаях вопросы и взгляды были окрашены в
благожелательность.
.. хорошо, что составили мне
вопросник и я постараюсь ответить на него.
При захвате в плен меня не
били. Но в дальнейшем я видел сцены звериного разгула, избиений и
расстрелов. Когда нас везли в лагерь в Рославль, пристреливали
свалившихся, потерявших сознание пленных. В рабочих командах на
Варшавском шоссе, где мы ремонтировали дорогу, немцы стреляли даже в
тех, кто хотел отойти «до ветру», это вовсе не выглядело как бегство.
Уверен, что они это делали ради удовольствия..
В
деревне Александровское на «варшавке» вели колонну пленных,
свежезахваченных ночью, и один упал в снег, а конвоиры не заметили. Из
дома, где была канцелярия, выбежал унтер без шинели, на ходу вытащил
пистолет и на наших глазах выстрелил в голову упавшего.
Видел
как унтер Эрнст Дитерле
в паре с солдатом расстрелял супругов-стариков, в доме
которых нашли коробку малокалиберных патронов!
Видел
его же с еще одни унтером во дворе комендатуры, расстреливавших двух
шлюх, которых они вначале использовали, а потом заподозрили, что они их, немцев, заразили венерическим
заболеванием.
Документы,
если они оказывались у пленных офицеров и политработников, проверяли и
разбирали с переводчиком. Но, как правило,
у этой категории людей документы заранее были уничтожены.
Я свои документы бросил в
горящую печь в доме, куда мы зашли погреться и поесть. Это было в поселке Угра, возле Вязьмы.
У пленных ничего не отбирали.
Все нам принадлежащее, в т.ч. одежда, было более чем в плачевном
состоянии. В рабочих командах выдавали годную обувь и одежду.
Не
помню и не представляю себе, чтобы пленные выручали или укрывали евреев
или комиссаров. Наоборот – да. Евреев не искали. Всероссийская
ненависть к еврееям давала блестящие результаты. При появлении или
выявлении евреев авторы этих действий мчались
донести о своем открытии. Это было на
уровне «подвига». В самом начале в лагере
я встретил знакомого белобрысого сержанта, который с улыбкой спросил:
«Ну, что будешь делать, ты ведь еврей?» К счастью, наутро наши пути
разошлись. Но и без знакомых недостатка в
доносах не было. И это при том, что на мне нет
абсолютно никаких внешних признаков принадлежности к детям Авраама.
Первый раз я спасся упав в яму за мгновение до
выстрелов.
Второй раз меня спас от расстрела Йозеф Байер, фельдфебель,
старшина роты пекарни, где я работал, выходец из Баварии, возраст 43-46
лет, по значкам – участник Первой мировой
войны.Майским утром 1942 г. он сказал мне, чтобы я не пошел на работу.
Пошли мы с ним спокойно в направлении ст. Рославль. На мосту через
ж-дорогу остановились и он, пряча глаза и закручивая самокрутку,
пробурчал: «Der Krieg
ist eine grosse scheise» (война
-большое дерьмо), а потом сказал, что на меня показали, что я еврей –Jude. Но я же, говорит, знаю, что это неправда. Поэтому постоим здесь полчасика,
вернемся домой, я доложу гауптману, что были на проверке в городской
комендатуре, а там все в порядке: подозрение не подтвердилось. Я
дескать, все улажу, ты не беспокойся. Донес на тебя немец-пекарь, сам
похожий на еврея на все 300%. До сих пор не соображу, кто ему накапал».
Третий раз мой ангел
хранитель вновь оказался немцем. «Осенью 1944 г. наш рабочий лагерь находился в Германии в
городке Süderprarup земля Schlöswig Holstein (Шлезвиг-Гольдштейн). Нас
внезапно построили и повели в школу. Там трое немецких военных врачей проверяли наших охранников, а вслед
затем и нас на предмет наличия венерических заболеваний. У нас была
группа татар, из ликвидированного немцами татарского легиона. Вот к ним
я и пристроился на левом фланге и дошел до молодого, крепкого
офицера-врача. Стою перед ним и держу свое богатсво в руках напоказ. Он
посмотрел, покачал головой, изобразил кривую улыбку и спросил: «Und du bist auch Tartare?» (Ты тоже татарин?) Я утвердительно кивнул
головой, чувствуя, что душа ушла в пятки. «Ну ладно,- сказал он,- пусть
будет татарин», - и отпустил меня».
Никакой
регистрации при пленении не было и
надписей на одежде я не встречал.
В
рабочем лагере, устроенном в бревенчатом сарае-складе, пленные сами
соорудили из 200-литровых железных бочек
печки, трубы из жести вывели напрямую через крышу.
Завтрак
– что бог послал, на ходу сжевал. Во время работы – что с неба упало –
все в желудок. Возвращаясь с работы, приносили дрова,
разводили огонь, сушили одежду и обувь вокруг печки. Наверху на торце
бочки ставили котелки, банки, посуду, в которой варили баланду из
всевозможных «продуктов», приобретенных за день самыми чудовищными
способами. Воды в России хватало на всех. Хуже было с мукой для
баланды. Спали на полу вповалку. Постоянными спутниками этой жизни были
насекомые: вши, блохи, клопы и т. д. в огромных количествах.
Уборные
– особые немецкие конструкции: одна длинная жердь над ямой для многих. Подтирочный материал – трава, тряпки, редко
газеты, пальцы и т.п.
Вода,
пища, готовка, распределение иногда, в лучших случаях, немецкая кухня –
пожиже разбавляла остатки и кормила рабочую команду.
Чаще самодеятельность приведенная выше. Никаких санитарных
правил. Молодой здоровый организм чудовищным образом адаптируется и не
болеет, как ни странно.
Сравнительно небольшой
коллектив жил в беде дружно. Дружили по 2-3 человека, как маленькие
семьи. Делились добычей, помогали друг другу, чем могли.
Где-то в мае
1942 г. на Варшавском шоссе около Рославля
встретил колонну власовцев
на немецких повозках армейского
образца с мощными лошадьми в упряжке, наверное – это была рота,
офицеров было человека четыре. Шли они к
линии фронта.
В
одном месте, где я был с большой группой, движение остановилось: мы
укладывали бревна поперек дорожного полотна. Вот здесь и завязалась
перебранка между нами и власовцами. Мы уже хотели пустить в ход ломы.
Немцы развели нас. С одним офицером-лейтенантом в немецкой форме,
мордастый, на рукаве эмблема трех цветов, я завел диспут и, будучи
загнан в угол, он тихо стал шептать и оправдываться, что пошли служить,
спасаясь от погибели в плену от голода. «Подойдем к линии фронта,
перестреляем предателей и – к своим». Однако шли они не на фронт, а на
борьбу с партизанами. Позже мы узнали, что ночью они действительно
перебили малочисленный немецкий гарнизон и
подались за линию фронта. Уверен, что если они добрались до своих, то
офицеров расстреляли, а солдат на северо-восток, где все они погибли от
тяжкого изнурительного труда, туберкулеза...
Да
тот лейтенант намекнул, что дескать, я же вижу, с кем имею дело. Если в
лагере будет набор – записывайся к Власову. Да, этот человек рисковал.
Но вся жизнь тогда была – сплошной кошмарный риск.
В это время к нам в команду
прибыло несколько человек двадцать из
рославльского Дулага 26. Они рассказали, что идет каждодневная
обработка и набор в РОА. Многие, спасаясь
от голодной смерти идут на это, имея ввиду подкрепиться и при удобном
случае – драпать. Тогда еще не совсем не знали, как
Сталин через контору Берии «встречает» и «обнимает» прибывших беглецов.
Со всеми этими категориями я встречался. Их не трудно было определить.
Вы спрашиваете о женщинах.
Часть молодых женщин шла на сближение с немцами, имевшими власть и
продукты. Очень малая доля из них были развратницы. Большинство просто
использовали свой женский род, чтобы спастись от голода и прокормить
детишек.
На
оккупированной территории к немцам благоволили немногие. По их делам им
мог поверить только сумасшедший, либо очень пострадавший от сталинского
гнета. Немцы сделали все, чтобы их, мягко говоря, не любить. В их
деяниях не видно было никаких перспектив на
то, что они станут людьми. Служили немцам отпетые негодяи, вернувшиеся
из тюрем и те, кто ненавидел советский большой колхоз.
Немецкая
пропаганда того времени, как ни странно, раскрыла нам тайны сталинского
рая и его проделки. Газет русских в те годы я встречал очень редко. Это были
затрапезные отталкивающего вида издания с такого же рода публикациями.
Конечно, они были под жестким контролем у фрицев и, думается мне, что
никто их всерьез не принимал. Между строк там читать не надо было.
Немцы
за редчайшим исключением относились к пленным нормально.
3
«Морда
гитлеровская...»
После
освобождения американцы из
Витмана нас повезли на грузовиках , человек 500, до
Нойнкирхена, где посадили в поезд и доставили в Магдебург. За пару
недель до отъезда ко мне и к другим офицерам явился верзила, говоривший
на невыносимо путанном славянском наречии. Уговаривал, требовал,
просил, угрожал вступить в некую организацию, которая дислоцировалась в
Алжире. Обещал большие деньги, прекрасные условия и вообще сладкую
жизнь.
Так
закончилось прощание с американским лагерем и американским «пленом».
Это не был плен в полном объеме, но все же лагерь, пропускная система,
вышки с прожекторами и пулеметами. Внутри мы были
хозяевами сами себе. Не
обошлось на этом фоне без конфликтов, протестов, некоего
противостаяния. Но из Нойнкирхена мы прибыли в Магдебург на
правобережье Эльбы, где власть англичан и лагерь курировали они. Левый
берег был у русских. Лагерь охраняли шотландцы в юбках, веселые ребята.
Внутри лагеря был штаб из бывших военнопленных офицеров, руководил
полковник Капустин. Умный, интеллигентный человек, кошмарно плохо
экипированный. В отличие от него все были прекрасно одеты, при погонах
и т.д. Я представился, побеседовали, назначили меня начальником одного
корпуса. Так как я спешил домой, то
постарался включить себя в списки на отправление и недели через две
отправился на левый берег уже к русским. Шли пешком через понтонный
мост, а барахло, женщины с детьми, инвалиды,
старики грузились в тракторные прицепы и поехали. В самом начале моста,
уже в советской зоне нас встретили те,
которые поздравили трехэтажным поздравлением изменников с возвращением,
стали срывать погоны. Потом привели в лагерь. Офицеров построили, всем
велено с прицепа взять свой багаж и выложить книги, медикаменты и
фотоаппаратуру. У меня багажа было мало и указанных атрибутов совсем не
было. Маленький рыжий майор с бригадой, проводившей
эту операцию, остановился возле меня и увидел у меня на руке очень
хорошие дорогие часы «Омега». Сказал мне: «А ну, морда гитлеровская,
сними часы», - дохнув на меня крепким перегаром. Я отдернул руку и
сказал ему крепкий комплимент. Он с одним подручным захотели меня
одолеть, но мгновенно очутился очень далеко на пыльной дороге. Конечно,
прибежали из комендатуры и меня препроводили к замполиту
майору Лагутину, а маленького рыжего в санчасть. Майору я
доложил, что рыжий в дымину пьян и мародерствует. Была очная ставка.
Мне сказано было забрать с плаца вещи и прибыть.... Но я на все это
положил. На плацу разворачивался трактора с тремя прицепами каждый. Я
быстро вскочил на ходу в первый, лег на дно и поехали. На переправе
пропустили без проверки. Так я опять оказался в правобережном лагере. Пошел к Капустину. Его маруха нас угостила хорошим обедом, мы
выпили две бутылки и я ему все поведал. Он был в ужасе. Через недель
шесть англичане ушли на новую демаркационную линию и прибыли «наши».
Комендант лагеря подполковник
Беликов собрал всю офицерскую компанию и
приказал немедленно готовиться к полной эвакуации на левый берег. Мне велел отправиться в штаб заполнить
анкеты, получить форму, оружие, удостоверение личности. Так он назначил
меня своим заместителем для связей с бургомистром города.
Задача – город должен обеспечить лагерь всем необходимым.
Выдан мне был трофейный Оппель-капитан и я гарцевал.
Шофером я взял полублатного Колю Надточие, очень веселый
парень. Только вышел из госпиталя, после лечения почетной гонореи. В
большой приемной бургомистра меня окликнула девица симпатичная и совсем
еще юная, но с большой грудью: «Товарищ военный, Вам кого?» Я ответил,
улыбнулся ей, она мне живо отвечает и ведет к бургомистру Веберу. Она - его переводчица.
Диалог велся смешно и вяло.
Таня грешила неточностью перевода и плохим немецким.
Спустя 10 минут, когда мне это надоело, я выпустил тираду,
от которой Таня закрыла лицо двумя ладонями
и зашлась в экстазе смеха, что мы ее еле успокоили. Потом долго говорили о нуждах лагеря. На протяжении 1945 г. наш
лагерь в Энке-казарме получал все сполна. После
ликвидации лагеря меня «завербовала» фирма под названием «главная
редакция радиовещания при военной
администрации группы войск». Находилась
она в Берлине. Закипела новая жизнь. До 20
июня 1946 г. меня никто не спрашивал о плене.
Однажды
в Берлине познакомился с евреями-офицерами из польской военной миссии.
По пьянке они говорили, что собираются в Палестину. Но мне тогда это
казалось фантазией. Не судьба, а жаль!. 20
июня 1946 г. меня ознакомили с приказом: «Всем офицерам бывшим в плену,
на оккупированной территории, в партизанских отрядах и т.д. срочно
прибыть... подпись - маршал Соколовский.
Ехать надо было немедленно. К
3 часам того же дня я прибыл в лагерь № 232 Франкфурт на Одере. Зашел в
штаб и сдался на восемь месяцев
мучительного ожидания и безделья. Не скажу, что я не боялся. Я
отчетливо знал, кто здесь хозяин и что со
мной могут сделать. Начинка лагеря - бандиты Лаврентия Берия,
отношения – соответственно, но все же несколько смягченное.
Через
два дня – первая встреча с полковником из
Управления кадров РККА. Шло общее ознакомление и выяснение
принадлежности к офицерству. На пятый день – к майору из «СМЕРШа». Была
разыграна сцена всезнайства:
«Что это ты здесь пишешь – национальность – еврей, кого ты хочешь
обдурить?»
Я
ему и говорю: «Может показать?» Он не
понял, что показать. Наконец-то поняли
друг друга. А то ведь он начал с того, что знает обо мне все-все, что
все мы скрывающиеся власовцы.
Итак, первый короткий вопрос:
«Как ты сдался в плен. Я отвечаю, что никогда не сдавался. Я попал,
меня сдали. Я был ранен, болен, обморожен. Видать это не входило его
планы такое рассуждение, он ведь должен сдать продукцию в ГУЛАГ.
Больше
я его никогда не видел.
В
лагере № 232 я познакомился с врачами В. Румянцевым, В. Пастуховым, и
Малкиным. Малкин к этому времени был женат на француженке
и имел с ней 3 детей. Наши русские подонки из НКВД его ночью насильно
увели в лагерь и срочно переправили в советскую зону.
Через полгода все закончилось
и нас оставшихся 16 из 800 перевели в
Бранденбург, где при большой фашистской
тюрьме был маленький лагерь для регистрации. Еще
торчали там 2
месяца и 6 февраля 1947 г. нас уволили в запас, оставили первичное
офицерское звание и вечное подозрение и презрение, как к предателям
родины».
